Размышления

Вот бывает такое, что человек родился не в том месте? Не в том городе, эпохе, времени? Что делать, если он чувствует себя не там? Вот просто чувствует, что он шире, чем его село, или дальше, чем его город. И время на его часах другое, и окружающие его не понимают.

Выходит, к примеру, человек поутру на порог, солнце ему улыбается, птички щебечут, у него в голове какая-нибудь теорема в узоры складывается, или поэма поэмиться, или опера оперится, или даже конструкция аппарата самогонного или там летательного чертиться. А тут из сенника в спину, как приговор: "Мишка, подь корову на луг привяжи".
 
И вот стоит такой человек под небом высоким, полон планов, идей, желания их высвободить, а вокруг для реализации три жерди, стог сена, да сеть рыбачья. Ну, да, ещё и корова.

Бывает такое? Бывает! И тогда остаётся подстраиваться под мир и сжигать чертежи, стирать теоремы. Поставив точку в своих мечтах, сжаться до масштабов деревни и времени. Махнуть рукой на звучащие в голове оперы. Если, конечно, совсем не вмоготу, оперу можно насвистеть соловьям. Пусть пользуются. Да и аппарат самогонный, конечно, однозначно собрать. Он в любом времени пригодится. А вот на летательном придётся поставить крест от винта. И идти за коровой понурив голову. Или?! Или бежать…бежать…бежать…

Туда за горизонт, в другой мир, к пьесам, поэмам, самолётам, формулам, идеям. Назло судьбе и во благо мира зарядить в пространство своим сумасбродством, пнув заскорузлый мир в водоворот ещё одного витка эволюции.

Именно так и поступил когда-то великий русский учёный Михайло Васильевич Ломоносов.

"В декабре 1730 года 19-летний Михаил отправляется вместе с караваном, гружённым рыбой, из Холмогор в Москву. Путешествие в Москву выглядело как бегство, поскольку будущий учёный покинул дом ночью, тайно, ни с кем не простившись. Долгое время его считали беглым. Ломоносов взял с собой, помимо одежды (две рубахи и тулуп), лишь подаренные ему соседом "Грамматику" Смотрицкого и "Арифметику" Магницкого", - именно так описывает Википедия бегство Ломоносова из тесного, давившего на него мира поморов.

А ведь мог же он, как и все, ловить рыбу, рубать дрова, жениться на крепкой поморке и встречать холодные северные рассветы вместе с многочисленными отпрысками. Но он чувствовал, что его место не там и не в этом…

…Мне нравилось сидеть на оббитом куском старой армейской шинели бревне и смотреть в горн.
 
Я огненный знак. Для меня огонь - это что-то интимное. То, что бежит раскаленной лавой у меня по венам и звенит во мне натянутыми струнами. Вся моя жизнь - огонь и металл. Судьба закаляла меня, как клинок, оттачивала и нежила в горне страстей. 

Может, поэтому я могу часами вглядываться в раскаленные угли и чуть заметными движениями повторять танец вырывающегося из их глубины пламени. 

Я прикрываю глаза и память подхватывает меня. И вот, через столько лет, я снова отчетливо слышу этот кузнечный "дзынь-дон-дон-дзынь-дон-дон".

Молот, наковальня и кусок раскаленного в горне металла, кто еще может, так великолепно звеня, спеть оду огню, одновременно поклоняясь и споря с ним в схватке.

В полумраке кузни разлетаются искры. "Дзынь-та-та-та-дзынь-та-та-та!- это идёт отбивка детали. "Шпы-ы-ы-ы" - вставляет свою ноту вода, принимая в свое лоно раскаленную плоть. Может, Боги так куют наши судьбы?! 

В кузне я отдыхала. Мужчины что-то чертят, обсуждают, решают. А я урчу вместе с ветром, раздувающим горн, перешептываюсь с потрескивающими углями и подтанцовываю с разгоревшимся огнём. 
 
От горна отделяется крепкая, плечистая фигура. Сейчас он снова будет меня ругать, что я долго смотрю на огонь. Это Вакула. Да, настоящий кузнец Вакула. С густой каштановой шевелюрой, такими же густыми бровями, сросшимися на переносице, большими, густо обрамленными черными ресницами, глазами и тихой, словно заснувшей на губах улыбкой. 

Он может подковать блоху и черта, а в Питере он выковал туфельку для царицы, чтобы так же дать счастье своей, вот правда не Оксане, а Валентине. 

Вообще-то его звали Андрей по паспорту и свидетельству о рождении. Но с того дня, когда он первый раз взял в руки молот и ударил им по наковальне, его все зовут только Вакула.

Он смеялся, что у него два дня рождения. Первый раз он родился в нашем маленьком приграничном городке. Мама-учительница, отец-шахтер. Обычная семья, обычный парень. Школа. Училище. Армия. Шахта. В 90-е, когда не было работы, да и за ту, что была, особо не платили, Андрей тщетно пытался найти своё место в жизни. Шахта и послесменные "бутыльки". Бессмысленные шатания по городским пивнушкам, кои в городе множились даже в голодные и безденежные годы. Об этом времени он не любил говорить или рассказывал с нескрываемой брезгливостью, передергивая плечами.

"Шахта делает из тебя раба, сжимает, - рассказывал Андрей о встрече с подземным миром, - когда ты опускаешься в темноту, то она просто тебя растворяет. Сжирает, что ли. Ты ползешь по длинной норе, жадно хватая ртом горячий, пыльный, безвкусный воздух. Кидаешь уголь лопатой, вгрызаешься в тьму, и тебе кажется, что тьма это уже ты сам. Теперь ты такой же безвкусно-пыльный, безэмоциональный абсолютный пассионарий. Твой мир черно-белый. Без вариантов. В чувствах, ощущениях, в восприятии.
 
У тебя нет четкой визуализированной цели, но ты прилагаешь сверхусилия, рвешь жилы сверхнапряжением, чтобы достичь её. Цель тебе дает начальник, и ты ползешь к ней, сначала по норе выработки, потом по жизни. И так от смены до смены. 

Ты уже не ничего видишь кроме тьмы, она давит на тебя со всех сторон, обдавая потом, скрипя на зубах антрацитом, вжимая тебя в земную плоть, делая вас единым целым. Наверное, так чувствует себя червь, прогрызая в земле ходы. Там, в шахте, ты не человек, у тебя отключаются все эмоции. Ты хочешь одного выжить и на воздух. 

А когда ты выходишь на струю, тебе уже всё равно, чем дышит этот мир. Тебе плевать на это проклятое яркое солнце. Тебя раздражает свежий ветер. Ты апатичен к миру и его краскам, потому что знаешь, что через пару часов ты станешь тьмой, червём, вязкой, тягучей смесью, ползущей сквозь пласты антрацита. Шахта убивает в тебе человека".

"Я чуть не сдох от этой безысходности" - коротко описывал он сам этот период жизни, уже после второго рождения.

Хотя живущие здесь его не поняли бы. Нормальная работа, нормальная жизнь. Как у всех. Шахта-выпил-заснул-шахта. Выходные тратились либо на "выпить" и "поговорить за жисть", но чаще на "поспать".

Он не выдержал тьмы шахты, не смог обутылиться и ушёл в свободное плаванье, в предприниматели. Этот героический поступок тогда, в 90-е делали единицы. Отчаянные. Рискнуть стабильностью, даже если эта стабильность мнимая, решались не все.
 
Андрей долго искал себя в торговле, строительстве и даже в службе в правоохранительных органах. А потом, как он смеётся, родился второй раз.

Это было прекрасное рождения. Просто чудесное. Впрочем, как все чудеса. 

Вы когда-нибудь наблюдали за рождением гения? Я, вот да! 

Мне всегда везло на прикосновения к чуду. Я живу в удивительном мире, встречаю удивительных людей. Удивляла их и удивлялась сама. Мир вокруг нас само по себе чудо, нежное, трепетное, яркое, жаль, что мы об этом забываем.

Просто нужно смотреть на него сквозь сердце или душой. Хотя, я думаю, это одно и то же, ведь душа живёт в сердце. 

Мой муж столяр, с друзьями, в число которых входил и Андрей, решили поехать на Сорочинскую ярмарку. Что-то продать из столярных изделий, завести знакомства, расширить бизнес. 

Они делали не очень пользующиеся спросом резные детские игрушки, которые я упорно называла "гойдалкы". Знаете, такие лошадки-качалки. Только у нас это были олени, сказочные единороги, запорожские скакуны, и даже "гойдалка" африканский слон, зебра, жираф, а еще "гойдалка" пиратский корабль.

Здесь на Донбассе это не продавалось. Поэтому сидели без денег, но с кучей идей в голове. Вот и решили ближе к чудесам, культуре и понимающим людям. Так сказать, себя показать и мир посмотреть. Загрузили в машину свои изделия. Помню, были ещё резные рамы для зеркал с ветками калины и русалками. Мы тогда сделали целую серию под названием "Лесная песня".

Но речь не об этом. Гуляя по ярмарке, мы подошли к импровизированной кузне, где выбивали свой такт молоточки, звенели широтой своей души наковальни, а желающие могли сами выковать подкову на счастье.
 
Андрей стоял, как завороженный. Вот прирос к земле, и всё. Знаете, как ребенок, который увидел в витрине магазина удивительную игрушку из своего сна. 

Мы не могли его увести оттуда. Он отходил, но взглядом, полуоборотом головы, держал кузню в поле зрения, нервничал, когда кто-то закрывал обзор, и, мне казалось, что он даже ревниво раздувал ноздри, когда видел, что посетители берут в руки молот.

Наконец-то очередь "сделать себе подковку" дошла и до Андрея. Он прикасался ко всем деталям, металлу, заготовкам и оборудованию кузни так, как будто оно было изготовлено из чего-то хрупкого и драгоценного.

Он взял в руки молот, как руку девушки, твердо, передавая ей свою уверенность и силу и, одновременно нежно, без слов закрепляя клятву верности и любви. 

Первый взмах, и, он потом рассказывал, что почувствовал, как сердце ударило вместе с этим молоточком "дзинь-та-та-та- дзинь-та-та-та", а дыхание пошло в такт с раздуваемыми горн мехами. Так родился Вакула. Это было его второе, и весьма удачное рождение.

Андреем его уже почти никто не называл, а домой он ехал с застывшей улыбкой ребёнка, удивительным светом счастья в глазах, не видя и не слыша ничего, кроме зажатой в руке подковы, сделанной в Сорочинской кузнице.

Мы смеялись. Это было сказочно и символично: Сорочинцы, Гоголь, кузня, подкова и Вакула. Вот стопроцентный Вакула.

За неделю в одной из комнат цеха, наспех убранной и переоборудованной по своим чертежам, он сделал горн. За полгода он стал лучшим кузнецом города. 

Он родился в сказке и его руки могли делать только сказку. И вот по кованым воротам плыли лебеди, теряясь в изгибах ив и шорохе камыша. На оконных или каминных решетках распускались розы, струились ирисы, порхали бабочки и нежились орхидеи.

Тогда у нас в городе не было интернета. Редко когда удавалось привезти из Ростова или Луганска дорогие фирменные каталоги по ковке, литью, работе с металлом. Вакула сам изобретал краски, оборудование, что-то химичил, чтобы бронза завораживала благородством, а серебро манило роскошью.

Он изготавливал фамильные гербы с изящными шпагами для местных нуворишей и удивительно воздушные решетки для окон храмов. Его витые лестницы могли услужливо принять утонченную ножку самой изысканной принцессы, а ажурные листья, осыпающие камины, могли конкурировать по грусти с самой Осенью. 

Вакула был влюблён, счастлив и беден. Такова реальность нашей жизни или вечное проклятье Гениев, Художников и Творцов. Талант и богатство редко уживаются под одной крышей. 

Влюблен в свою голубоглазую Валентину, которая независимо от материального положения и обстоятельств, готова была идти за ним, хоть в кузню, хоть в шалаш, хоть в горы.

Счастлив он был от того, что нашёл своё дело, пульс и дыхание. Беден… Все ахали, охали, но вместо ажурно-изящного заказывали "ото, как у соседа", ровное, жесткое и прямое. Он варил кладбищенские оградки, падал духом и замыкался в себе. Он никого не обвинял, не просил, не требовал, но и не сдавался.

Рисовал, чертил, читал, изучал, смешивал, спаивал, сваривал, снова чертил. С каждым разом превращая металл в морозную изморозь, сказочный лес или фантастические, сюрреалистические узоры. Его розы становились все нежнее и изящнее, и вот уже на их листьях отсвечивали радугой, словно только что упавшие капли росы.

Андрей сделал тогда отчаянный, и, я считаю, правильный шаг. Он взял любимую и уехал. Да, вот так банально. Уехал из маленького приграничного, не окультуренного, однообразного, однотипажного, пропитанного водкой и угольной пылью города. Где никому не нужны были секреты стойкости бронзатора металла, новый, усовершенствованный пресс для объёмной чеканки, а тем более все эти летящие по воротам и заборам лебеди, рассыпающиеся по каминам листья и вьющиеся по решеткам розы.
 
Этот город мог бы сломить Вакулу, но не сломил. Этот город мог его загнать в свои рамки и, даже, опустить под землю, снова туда, во тьму, где хрустящая пыльно-антрацитовая безысходность расцвечивается деньгами и, чтобы не застревала в глотке, запивается водкой.

Андрей мог бы опустить руки и, забывшись в алкогольном бреду, варить похожие, как все шахтерские судьбы, оградки, огораживающие унылый мир мертвых, от не менее унылого мира живых, но он предпочел полёт.

Ему было тесно в нашем городе. Ему не подошел этот заскорузлый патриархальный мир с позицией "шоб как у всех". Он был рожден для другого. Тогда, осознав это, он купил билеты и шагнул в неизвестность, чтобы найти свой мир и свое время.

Сейчас он в Питере. Уже много лет. Его работы выставляются за рубежом на всевозможных ковано-художественных фестивалях. Его узоры ловят восхищенный взгляд требовательных петербуржцев. Каждый раз его ковка всё тоньше и пронзительнее, чище и как-то прозрачнее. Иногда она мне напоминает летящую к мечте, душу, иногда - светлые, но грустные стихи. Каждая его работа - это пережитые эмоции, это целая повесть, с прологом, эпилогом, с главными героями и вихрем чувств. Словно ковано-металлическая ода его сбывшейся мечте.

А я всегда счастлива памятью о нашей дружбе и его полёту над Невой. Я счастлива его рождению, как художника и кузнеца. Я счастлива его свободе выбора и возможности расправить крылья. 

Я вижу в его кованых балладах борьбу рвущихся к свету, оставшийся в его судьбе привкус антрацита, и нашу столярку, и клёны в старом парке, и посиделки у костра, и степь, и улыбающиеся солнцу подсолнечники, и золотые рыбки Большекаменки, и гармонию мира…

…Вот бывает такое, что человек родился не в том месте, городе, эпохе, времени. Что делать, если он чувствует себя не там? Вот просто чувствует, что он шире, чем его село или дальше, чем его город. И время на его часах другое. Бывает такое? Бывает! И тогда или подстраиваться, мимикрировать, сжиматься до размеров своего района или бежать? 

Хотя, почему бежать. Вернее сказать - искать, лететь, мечтать, строить себя там, где ты это чувствуешь, где видишь себя. Выбирать свободу из тысячи свобод. В мире так много мест, где ты можешь быть счастлив. Причём именно ты, твоя семья, твоя любовь. Ни соседи, ни город, и даже ни страна, а сам ты...
 
…Ах, да! О чём это я. Да всё о том же, наболевшем, навеянном раздумьями о войне, людях, попытавшихся единоличную мечту сделать общей. О разбившемся мире Донбасса.

О чём ещё я могу писать в эти, дни?! Осенние, пахнущие порохом, предательством, и даже трусостью тех, кто, желая изменить свою жизнь, не захотел покинуть ненавистный ему край, а обустраивает свой мир, гремя траками танков на мой улице.

Просто хочется спросить у тех, кто гремит: если вам было тесно в этой стране, городе, улице или даже одном, отдельно взятом доме, почему просто нельзя было переехать туда, где вы считали, что будет лучше и богаче? Почему вы не уехали сами? Почему туда, где вы для себя обозначили как "лучше", вы повели нас всех, подталкивая в спины автоматом?

И почему в Россию, почему не в Америку? Ведь там ещё богаче, или в Германию, или в Англию. А что бы было, если бы каждый, кто взял автомат, повёл бы всех туда, куда хотел именно он? В 90-е было модным угонять самолёты. Тоже для исполнения своей мечты. Я не думала, что придет время, когда угонять будут целые города.

И почему вы, те, кто ненавидит эту землю, остаётесь, а те, кто её любит, вынуждены бежать, задыхаясь от ваших желаний, сумбурноневыраженной мечты, пассионарности, разрушивших наш мир.

А ведь жизнь, история и даже героические примеры великих, говорили о простом: если хочешь идти - иди. Если хочешь новую страну - покупай билет и вперёд, к новой жизни, к счастью, к свободе. Если не любишь, разведись и живи отдельно. Но зачем же столько лет мимикрировать, насиловать себя сожительством в мире, который тебе не подходит? 

Я знаю, что не получу ответы на свои вопросы. 

Холодно. Пусто в душе и пустынно на улицах. Как-то не очень приветствуется эта насильно предложенная утопия. 

Я грею руки у огня, смотря, как за каминной решеткой игриво пляшут огненные человечки.

Кроме пламени, меня греют воспоминая о хороших людях, чудесах, происходящих с нами, мысли о том, что где-то там, шагнув за своей мечтой, махнув крыльями и взлетев над маленьким шахтерским городом, раскрыв для своей мечты границы мира, поют наши свердловчане Милк, Иван Лихолитов и Ева Бушмина, завораживает Питер своими сказочными коваными павлинами наш кузнец Вакула, кладёт русские печи наш печник Вадим, строит Новгородские резные храмы наш столяр Игорь... 

Я думаю ещё и о том, как хорошо, что Вакула уехал задолго до всего этого. Уехать, сделав выбор строить свой мир в другом месте проще, чем бежать от войны и уступить землю тем, кто решил создать здесь свой автоматный мир. 

Я так хочу, чтобы каждый в этом мире нашёл себя и был счастлив в своей свободе. 

У каждого из нас есть своя мечта, но не обязательно её навязывать всем. Поэтому важно, чтобы та, искомая кем-то свобода, не ограничивала мою, и чтобы чужие мечты, не приходили в мой город с автоматами.