С Олегом мы познакомились случайно. Даже вынужденно. Так сказать, для исправления ошибок его камуфлированных коллег, а проще говоря, мне нужно было срочно сделать укол обезболивающего после дружелюбного общения в стенах комендатуры с представителями новой власти.
Таковы реалии 21 века в Украине, вернее в оторванной от неё части Луганщины. Комендатуры, автоматы, допросы, следственные ямы, надзиратели из числа бывших зэка, дознаватели из числа наркоманов, прессинг, НКВД, доносы, обвинения в пособничестве…
Больно было слышать, как кто-то с Большой Земли, выступая по телевизору, кричал "вы сами этого хотели". Сколько горя принесло это безликое "вы", виртуальное и провоцирующее сознание множественностью.
В начале "холодной русской весны 2014" по моему городу бродила лишь сотня проплаченных вечномитинговщиков, которые постоянно толклись у дверей ПР/КПУ в надежде подработать массовкой.
После событий Майдана мы называли их "титушатня" или "гречкоклюи". Им было всё равно кого любить. Если бы этой тусовке дали приказ идти под многоцветными флагами сторонников свободной любви, никто бы не отказался, лишь бы платили деньги.
Мохерово-нафталиновых бойцов информационно путиноспасительного фронта успешно готовили с десяток лет, прикармливая гречкой в партийных офисах и на бюджетных митингах. И вот их звездный час. Когда-то они были востребованы от выборов до выборов, а сейчас каждый блокпост нуждается в присутствии иконодержателей, создающих картинку для рашатв и моральной поддержки самих "освободителей", так как убеждать самих себя в важности и высокой миссии стало трудно.
Сколько раз я видела, как СМИ пытаются показать массовую поддержку боевиков жителями Донбасса, но, увы, если с холодным разумом, не затуманенным навязываемой ненавистью к Даунбасу, внимательно присмотреться к статистике и фактам, то, как бы ни представляли нас оплотом рашизма, картинка не складывалась.
Ну не было массовой поддержки этой вакханалии, не было. Ни шахтерами, которых у нас в городе 18 000, ни интеллигенцией, если не считать собранных по команде руководства города бюджетников, стандартно поддерживающих всё, на что указывал перст нашего градоначальника.
Даже мохеровые бабушки, собранные в поддержку "русского мира" на площади моего города выглядели редкими одуванчиками на камуфляжном поле.
Вот хотя бы
последние "выборы". Массовость на участках была организована статьями в местных СМИ, где было указано, что только в этот день, один раз в году, можно получить соцкарту без которой нельзя вызвать "скорую помощь" и получить медобслуживание. Наш одномандатный избирательный округ насчитывает почти 172 000 избирателей, которые раньше могли проголосовать на 145 избирательных участках, но любители "русского мира" открыли всего пять, на которых и была отснята массовость людей, пришедших за соцкартами. Массово? На одном участке чуть за тысячу людей, массово?
Конечно, были те, кто хотели. И в "русский мир", и "умереть в России", и "просто бабла хапануть", и "отжать", и "реально стать властью". На войну шли каждый за своим.
Вот у меня знакомые поддерживают русский мир по причине возможного введения в Украине "ювенальной юстиции". Доказать им, что в России этот же закон, только под другим соусом действует, невозможно. Они верующие. Им сказали в церкви, что "укры" заберут детей на усыновление в Америку.
Другой мой знакомый очень хотел стать чиновником. Получил три высших образования, экономист, но без блата не мог всунуться в исполком. Теперь он власть с личной охраной и автоматом. Как он говорит, элита ковалась в 90-е, поэтому нужно не упустить шанс сейчас, когда меняются элиты, хотя соглашается с тем, что экономикой в новоотжатом государстве и не пахнет.
Но были и другие. Те, кто не верил, что может победить абсурд, и даже те, кто боролся, и даже разъяснял, и даже вёл партизанскую войну. Просто нас не совсем было слышно за автоматами, танками и ГРАДАМи. Поверьте, это глупо и страшно выйти против обезумевшей, вооруженной толпы, ведомой и хорошо оплаченной.
С марта 2014 года власть в нашем городе менялась, как в известном фильме "Свадьба в Малиновке". Наплывала в город волнами "призрака", "донского казачества", "сербов", "чеченов", "терров", "ополчения", унося каждый раз очередную жертву или выкуп.
Под марку "войны", борьбы с инакомыслящими и очищения города от правосеков, набегающие в город отжимали дома и машины, грабили села, угоняли скот, разбирались с личными обидчиками, конкурентами, должниками и даже родней. Удивительно, но во времена набегов те, кто поддерживал "русский мир" тоже боялись выйти из дома или потерять имущество. "Русский мир", как и "русская любовь", навязчивы и беспощадны в своем стремлении отжать.
Всё лето мы жили под обстрелами и обысками, гадая над шевронами и флагами, пытаясь понять разницу разнофлажья "защитников" и своё место на карте Украины. Нам кричали Донбасс - это Украина, а потом менялась риторика правительственных элит, и вот уже информационное пространство указывало, что Даунбасс населен исключительно маргинальными ватниками. Мы уже не понимали, на каком фронте нам ждать поражения.
Информационная война велась со всех сторон. Поэтому политически уже всё настолько сложно, что уже никто ничего не понимает и просто старается выжить.
Сначала власть города убеждала людей в необходимости русского мира и страшила киевской хунтой, потом клялась в любви казакам, проклиная хунту и Россию, потом, прочувствовав безденежье, вспомнила про "рідну Україну", и так же резко осознав ожидающую на той стороне уголовную ответственность за бардак, снова возлюбила казаков.
Запутавшиеся в информационных ловушках и виражах власти сограждане, просто махнули на всё это рукой и погрузились в работу. Последней каплей, хотя какой каплей, лавиной, накрывшей город с головою и не дающей шанса на "подумать" и "оценить", стало
100% вещание рашатв. За две недели вещания половина моих знакомых, которые были против этого всего и активно высказывали свою проукраинскую позицию, свободно употребляли слова "нацики", пересказывали страшилки и сомневались в правильности изгнания Януковича.
Наверное, глупо копаться в прошлом, выискивая корни зла. Оно разрослось, укоренилось, стало злокачественной опухолью на моей земле и теперь убивает нас всех, отравляя своим бессмыслием, выживает нас с родной земли, отцовских домов, рушит мечты и планы.
Ведь те, кто митинговал, икононосничал, голосовал на референдумах, возмущался действиями новой "хунтовской" власти уже и не рады всему, уже бы и назад, и уже бы гнать "новых бандитов", но, во избежание шагов назад, автомат в спину, карабин к голове и зенитка в огороде.
Ну да Бог с ними. История нас всех и оценит, и посчитает, и расставит по полочкам. Я хочу говорить о людях, с которыми свела меня война. О странных, непонятных, озлобленных, влюбленных, таинственных, грешных, светящихся, сильных, слабых, потерянных и нашедших себя. Просто о людях войны. Их истории, их судьбы это лучший рассказ о войне.
Я собираю по крупицам и боль, и радость, и нелепость. Пусть будет. Нельзя отрекаться от Родины, земли и земляков. Нельзя ненавидеть камень, лежащий на твоей земле, лишь за то, что ты ударил об него ногу.
Я родилась и живу здесь. Я не хотела, но на мою землю пришла война. И теперь я иду со своими земляками, захваченная этим потоком слёз и неся крест войны. Я несу его вместе с ними…
….Олег подчеркнуто называет себя ополченец первой волны. Не казак Национальной гвардии Всевеликого войска Донского, которые заполонили город, резко подмяв под себя все структуры власти, не боец Юго-Восточной Армии ЛНР, а именно, член "Народного ополчения" или, как указано в его удостоверении, он член "Формирования граждан "Охрана общественного порядка и государственной границы" ……. горисполкома". На "сепара" или "казака" может обидеться. Казаков считает мародерами и пьянью, а "сепов" марионетками Кремля или, как он их называет, "кремлядями".
Да, тут в смене приоритетов, власти и течений ногу сломишь. Все со всеми воюют, никто никого не слышит и все правы. Поэтому можно встретить ополченца, который против ЛНР и "укров", а можно встретить тех, кто за ЛНР, но против казаков и русских.Чудное место.
Поэтому, когда война приобрела явные абсурдные черты, он решил, что главная задача для него - удержание города в рамках приличия. Район погружался в хаос, участились грабежи и мародёрства. С этим надо было что-то делать.
Война меняет людей, перекраивает жизни и судьбы. До войны он был врач "скорой помощи", сейчас, как он говорит, самый выгодный сотрудник милиции "два в одном": и пьяного задержать, и проверить на наличие алкоголя в крови, и отрезвить искателя приключений.
Пока он делал мне уколы, мы успели разговориться, поругаться (ну не могу я держать язык за зубами), почитать друг другу стихи, обсудить политическое, экономическое и даже геополитическое будущее города, и, как оказалось, у нас совпадают взгляды по многим вопросам.
Так возник удивительный мост доверия между людьми с разными позициями. Когда в перерывах между болевыми приступами и действием "Диклофенака" я рассказала ему свою "Утопию", он долго ходил с отрешенным взглядом, приезжал ко мне с выписками из Интернета по макроэкономике, комментированным законом "О местном самоуправлении", скупил на рынке всю литературу по сельскому хозяйству и требовал продолжения лекций по развитию коммунальной собственности и отказу от партийной системы в государстве.
Оказалось, достаточно заразить человека любовью к земле, чтобы стереть острые зубья непонимания и вражды. Так мы и стали общаться. Разные, враждующие стороны, нашедшие точку соприкосновения в любви к своему городу.
Поэтому я не удивилась, когда однажды вечером он привез к нам домой кучу грязных и перепуганных детей. Они жались друг к другу. Четверо. Три девочки и мальчик. Возраст от трех до шести лет.
Олега всего трясло. Хотя он врач-милиционер, видел всё, а тут.
- Поможешь, - спросил он, придерживая, как бы обнимая детвору, - у меня дома ничего такого. Блин, я не знаю, что с ними делать, - сказал он растерянно.
- Спрашиваешь, - открыла я руки принимая их в объятья, - мать где?
Он покачал головой, закрыв глаза. Я всё поняла.
Мы завели детвору во двор. Пока хлопотали, как их помыть, покормить, я отвела Олега в сторону.
- Откуда они?
- Новосветловка, - он сел на ступеньки, - мы ехали из Луганска, а они идут по дороге, представляешь. С ними девушка была, - он снизил голос, - я её в больницу отвез, лекарства купил, она сейчас там.
Олег показал рукой, мол, садись возле меня.
- Она вся в крови, - покачал он головой, - кровотечение, поэтому сразу отвез в больницу, может, спасут.
- Их мать, - уточнила я, - слава Богу, я подумала сироты.
- Только двоих, самых маленьких. Она мне сказала, что двое её, а двое сироты, - Олег закурил, - родители их погибли, она их себе забрала. Ей двадцать пять лет. Мужа убили.
- Будем молиться, выживет, я верю, - я взяла его за руку, - и ты верь, надо нам, у них никого нет.
- Да знаю, - бросил он резко, - сука, б…ть - он заругался, - не могу, какие у неё глаза, ты не видела. Черные, пустые и гордые. Как у тебя, когда к нам привезли. Тебе больно, а взгляд презрительный, с насмешкой. Такой, что чувствуешь вину за весь мир. Блин, бабы, ну за что вас так? Мы ехали, смотрим, идут дети, женщина, все в крови, грязные. Остановились и к ним. Она увидела нас, выпрямилась, плечи распрямила, голову подняла, как царица, и упала. Сознание потеряла.
Олег рассказывал, нервно ломая спички и рассыпая вокруг себя табак из разорвавшихся сигарет.
- У меня ж аптечка в машине. Я с Егором был. Тот паек раскрыл, детвору кормит. А я девчонку откачиваю. Думали, всё. Глянул, ноги в крови. Всё понял. Эх, - он махнул рукой, - война, падла. Доигрались, б...ть. Когда пришла в чувство, - продолжал он, - мы расспросили, кто, что, думали, сейчас поднимем всех, найдем собак, перестреляем. Спрашиваем, помнишь, кто обидел, где. И тут, - он затянулся, - она так спокойно говорит: "Меня изнасиловали русские солдаты". Мы, б…ть и о…ли, -выругался он. - И ты представляешь, она четко это говорит, веришь ей, понимаешь, так не могут врать, веришь. Когда её эти ублюдки поймали, она детвору из под развалин вытаскивала, вещи выносила, дома горели, так она успела детей в подвал пихнуть. Сколько над ней издевались, не помнит, сознание теряла. Потом бросили её под забором, люди нашли, откачали. Отвели в Новосветловскую больницу, там тоже давай, видимо, расспрашивать, и она им то же самое, представляешь, нашим "меня изнасиловали русские солдаты". Её выгнали из больницы и отказали в помощи, мол, врет, укропка, наговаривает на русских. Звери, понимаешь, звери, - он опять выругался, - прости.
- Да ладно, я понимаю, - сказала я ошарашено, - звери!
- Она нашла детей и пошла, куда глаза глядят. Дома нет, мужа нет, - горько сказал Олег, - хорошо, что мы нашли. Если бы кому такое сказала за русских, ну, ты понимаешь.
- Понимаю, - сказала я. Ещё бы, как я понимала. Удивительное свойство народа, врать самим себе. Совок. Я не понимаю, почему так, но здесь достаточно большая категория людей, которые верят в придуманный ими самими мир, ложь, ту версию, что подходит именно им. Переубедить их нельзя, не реально. Это как защитная реакция организма, что ли. Всё плохо, а они твердят, у нас хорошо, это у соседа плохо.
Олег уехал, так как переживал за женщину. Хотя не должны были отказать ему в просьбе осмотреть её, но нервничал. Мы покормили и вымыли малышей. Мои заняли их рисованием, прибежала кума, принесла вещи. Мои-то большие, на детвору и одеть не чего было.
На душе было гадко. Страшно за женщину. Страшно за детей. Страшно за себя, у меня тоже дети. Мой тихий и яркий мир чернел с каждым днем, выгорал, становился пустым, зиял чернотою душ. Я боялась людей, понимала абсурд происходящего и боялась разочарований.
Странно, но именно страх разочароваться в близких был доминирующим у нас, будем говорить, проукраински настроенных. Мы боялись общаться с людьми, чтобы не потерять надежду и веру в то, что мир не сошел с ума.
Мои земляки, степняки, что же с вами? Кто украл ваши души? Кто закрыл ваши глаза? Кто затуманил ваш рассудок? Для чего это всё? Во имя чего? Рассудит ли нас Бог, осудит ли, не знаю. Здесь люди без суда друг друга осудили.
Олег приехал на следующий день в приподнятом настроении, Марине, он уже знал её имя, успели сделать операцию и она будет жить. Правда, тут он снова почернел, у неё не будет детей, никогда.
Я успокоила, что, мол, главное жива.
Через неделю он отвез их в Новошахтинский лагерь беженцев. Тогда это был единственный путь в безопасность без документов. Я боялась за детей, ведь у них не было свидетельств о рождении, просила остаться у нас, но переубедить не смогла…
…Где-то в середине сентября позвонил Олег и озадаченно спросил, не знаю ли я какой травы, а я его уже подсадила на свой чай, чтобы снять зубную боль:
- Лен, у Машки зубки режутся, а в аптеках нет ничего, может травки какие есть, я тебя в степь отвезу, -огорошил он меня просьбой.
- У Машки, - я быстро соображала. Олег в разводе, малышей нет, - у Машки, у Маринкиной, - дошло до меня, - ты ездил к ним? Как они?
Я ругалась, мол, что не сказал, я бы подарок передала детям.
- Так это, - смутился он, - забрал я их от туда, у меня они теперь живут. Таки дела, - выдохнул он в трубку.
На следующий день мы уже были в гостях. Он рассказывал, что сильно переживал, постоянно думал об этом тихом семействе, растерзанном войной. "Душа болела, как чувствовала", - вспоминал Олег, обнимая Машку, которая засыпала только у него на руках.
- Приехал в лагерь, а их нет, выгнали. Эта дурёха, непокорная, - улыбался он глядя на Марину, -твердила на всех допросах о, ну ты поняла, - помрачнел он, - они как услышали "русские солдаты", так и выгнали её из лагеря. Я приехал, их нет, я по всем балкам мотался, но нашел на берегу Киселевки, в стогу ночевали, забрал. Лена, - он помолчал, глядя на уплетающих арбуз малышей, - а как нам расписаться и детей записать на меня, ЗАГСы ведь не работают…
…Я не знаю, как закончиться эта война. Для меня, Донбасса, Украины. Я, правда, хочу разобраться в причинах побудивших людей убивать и предавать, просто чтобы понять, просто чтобы не повторилось.
У ненависти, страха, лжи и предательства тысячи перекошенных лиц, у любви - только одно. У неё всегда светятся глаза, с ней тепло и спокойно. Она стирает границы и делает непонятное понятным. Любовь смотрит глазами Олега на засыпающую Машку. Я хочу, чтобы мир так смотрел на нас, убаюкивая и ограждая от войны.
Ради избранных, Господь сокращает время скорби. Ради избранных, Господь хранит города. Я найду на моей горящей земле пятьдесят праведников, чтобы остановить войну. Шесть из них я уже нашла.
Якщо ви помітили помилку чи неточність, виділіть фрагмент тексту та натисніть Ctrl+Enter.
