Осень в зоне

Я не умею рисовать. Очень хочу, но не умею. Мое мастерство владения кистью застыло на уровне "палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек", а так хочется, знаете ли, одеть беретик, взять в руки мольберт и идти по городу, вглядываясь в лица прохожих, скверы, дома, выбирая удачный миг или ракурс, достойный стать картиной. Почему-то осень мне всегда представлялась именно такой: рыжеволосой девушкой, с мольбертом бредущей по городу.

Вот только город давно перестал меня манить. С некоторых пор он стал нервным и колючим, в нем больше нет ничего, что бы звало или даже обязывало его посетить. Он все больше напоминает мне о безграничных возможностях человеческой глупости в стремлении самоуничтожения. С некоторых пор это мои Содом и Гоморра. Но и Лотовой женою я себя не чувствую. Скорее всего, посторонним наблюдателем, сидящим на облаке и с состраданием глядящим на несущихся в пропасть земляков. Я честно хотела их остановить. И, даже, раскинув руки, стала на краю, пытаясь образумить бегущую толпу, но мой инстинкт самосохранения оказался сильнее: их было больше и они были безумны в агонии предвкушения исполнения своих абсурдных желаний, и я просто полетела дальше, жить. 

Еду в город по причине необходимости. Так спокойнее. Возможно лично мне. На поселке сравнительная тишина. О войне и оккупации здесь напоминают лишь редкие взрывы на границе, на которые мы уже не реагируем, и проезжающие мимо нас машины с выбитыми окнами и торчащими автоматами. Война давно приобрела другие черты. Она одела маску добропорядочной соседки, и, указав хозяевам на старый протертый диван в углу, хозяйствует на коммунальной кухне, распоряжаясь имуществом тех, кто пригласил ее погостить. 

Возле рынка пробка. Удивляюсь, как много машин в городе. Значит у людей есть деньги на бензин, поездки на рынок. Это хорошо. Город живет. 

Причина пробки, пост "ГАИ ЛНР". Так написано на старых, серых, изрядно поколоченных в боях или во времени "Жигулях". Возле нее 2 человека. На одном ярко-лимонный жилет "гаишника", в руках действительно гаишный жезл. На всех камуфляж, автоматы, черно-оранжевые ленты. Второй - совсем юный "гаец", лет 17-ти, держит в руках обычную палку, обмотанную черно-оранжевой изолентой. 

Внутренний художник тянется за мольбертом. Разум напоминает, что рисовать я не умею, да и вряд ли патруль захочет быть запечатленным на холсте вечности. Получивший пару воспитально-сохранительных уроков, мозг теперь ежесекундно помнит о безопасности: видео-фото съемка блок-постов запрещена. Наблюдаю. Или наслаждаюсь?! С недавних пор я стала подозрительно странно относится к картинам войны, безэмоционально, как затвор фотоаппарата или как кисть, впечатывающая краски в холст. Я не могу быть человеком в условиях войны. У войны нет человечности. 

Гайцы никого не трогают, а пробка из-за того, что люди просто боятся проезжать мимо. Медленно иду мимо медленно двигающихся машин. Серые напряженные лица. Люди пытаются предугадать действия стоящих на посту: "проверка документов", "отжим авто", "сбор помощи на нужды". Взмах палочкой и, кажется, даже машины вкапываются в асфальт, старясь быть незаметными. Я думаю страшно всем: и технике, и людям, сидящим в ней.

Бледный водитель с вытянутым впереди себя паспортом подходит к посту. Как же хочется спросить "как вам, ну как в стране тотального беспредела, полицаизма, контроля, как же вам живется в разрушенном мире?", но знаю, что он, обычный шахтер, не ответит на эти вопросы. Может он и не строитель этого мира, а заложник, как и я.

Ему делают замечание за тонировку стекол, это запрещено. Просят открыть салон. Отводят в сторону, что-то пишут на листочке, отрывают часть написанного, он дает 100 грн. и идет к машине сжимая в руке рваное напоминание о встрече с властью. 

К "гайцам" подходит третий участник, видно, старший по званию, так как беспардонно, не боясь зрителей, отчитывает "сотрудников" за маленький заработок. Идут дети, люди, едут машины, а человек с автоматом наперевес, как представитель то ли Ада, то ли власти, а скорее их гротескное порождение, воспитывал неудачников, собравших малый калым.

Видимо нравоучения ему показались недостаточным способом воздействия для повышения денежного притока, и он решается дать мастер-класс.

Взмах палочкой. Но следующая жертва не спешит выходить из машины, а просто опускает окно и спрашивает:

- Командир, а в чем дело? Я что-то нарушил? Вообще остановка на пешеходном переходе запрещена, что ж ты меня тормозишь так, чтобы я нарушал.

- А ты мурый, да?! - отвечает "командир", - ты мне законы читать будешь?

- Не, ну у тебя написано "ГАИ", я так понимаю, на работе, так вы ж пацаны по-законам работайте, что ж вы с понятий начинаете, - парирует водитель, - мы ж новую, честную власть хотели.

- Слышь ты, мудила, - вежливо отвечает, видимо, согласно установленной форме общения с водителями, представитель власти, - я законы 7 лет учил там, где тебе не снилось, пока ты (я опущу художественный оборот речи). Ты хотела, надо было не …. дрочить, а воевать идти. Мы что, в окопах чалились, чтобы ты, чмо, мне тут мозг парил. Выпиши ему штраф, - повернулся он к молодому.

- За что? - возмутился водитель, - я сейчас в комендатуру поеду, как ты с людьми разговариваешь. Тут тебе не зона. Я, пока ты законы учил, силикоз в шахте зарабатывал, понял? У тебя хоть трудовая есть, а? А у этого, - кивок в сторону молодого, - ты хоть школу закончил, гаец? 

Законник с семилетним стажем, передернул затвор:

- А доедешь?! - с ухмылкой, - Я-то точно знаю, что ты нацик.

Водитель сжал зубы. Скулы. Черные, полные ненависти глаза, глядящие на автомат.

- Ну че? Будешь мурить дальше? Шахтер, - с усмешкой, - б…ь, хозяин жизни, да?! - вожак начал смеяться, - Чмошник ахметовский, да ты за колбасу пахал, а тут в быка решил поиграть, - плевок под ноги.

И вдруг молодой вступился:

- Так ведь он ничего не нарушил, как я ему штраф выпишу, - перепуганным голосом, - нам начальник сказал, чтобы вежливо, без скандалов и только за нарушения выписывать. Вот, - он протянул школьную тетрадку, - тут написали за что штрафовать и сколько.

- Ты че, дебил? Ты так бабки не заработаешь, какие нарушения, видишь нормальная машина, штрафуй, значит, бабки есть, - начал орать вожак, - ты ему, б…ь, еще права зачитай, а лучше вежливо между глаз всади.

- Но, - не сдавался молодой, - мы же, правда, типа власть, а старший сказал, только по-закону.

Эта ситуация злила вожака. Он направил автомат на молодого и перевел его на водителя:

- Ну смотри, власть, если тебе это быдло не жалко, - он смотрел на молодого бойца, скаля зубы.

- Не надо, - взмолился парень, - я выпишу штраф. И уже к водителю, с такой же мольбой, - пожалуйста, вот квитанция, с вас 100 грн. 

- Двести бери, чтоб знал, сука, с кем спорить.

Водитель, молча, отдал деньги и взял вырванный из школьной тетради листок-квитанцию, с рванными, как наши судьбы, краями.

- Их, тварей, - вожак махнул в сторону ряда машин, - на колени ставить надо, прессовать, чтобы, б….и знали, кто власть, чтобы суки землю жрали по твоему приказу, понял?! Эх, сопля зеленая, - уже поблажливо, - они ж только силу понимают. Мы с тобой люди, потому что смогли и выбились, они о нас ноги вытирали, судили нас, на работу не брали, мы для них третий сорт, типа были, а (показал знак рукой), х…й им, мы - власть. Мы смогли! Ниче, браток, научишься, - сказал он молодому, забирая двухсотку.

Водители, отведя глаза, старались прошмыгнуть мимо, пока старший по званию воспитывал молодого бойца. 

Ветер бросил мне под ноги скрученные, пожухлые тополиные листья. Не золотые, а светло-коричневые, почти серые. Это от жары. Когда жара и нет дождей, тополя опадают сухой листвой, не золотясь, не украшая город, а просто опадают, устав жить. 

Листья как судьбы, или судьбы как листья, опадают под ноги новой элите в моем уставшем городе. Я не умею рисовать ни людей, ни деревья, ни разбитые судьбы, ни уставший город, ни войну, ни хозяев жизни. Я думаю, это и не нужно, всем уметь рисовать. Каждый из нас навсегда запомнит свою личную картину войны. Память - лучший художник или фотограф. 

Но все равно, я поднимаю незримый мольберт, поправляю свой незримый берет. Осень! На моем холсте будет просто осень.